03/11/2019
МОСКВА-ПЕТУШКИ
50-летию нетленного произведения посвящается.
3 ноября 2019 года студенты Института фотографии РУСС ПРЕСС ФОТО совершили Фотографическое путешествие Москва-Петушки в состоянии экспрессии.
3 ноября 2019 года студенты Института фотографии РУСС ПРЕСС ФОТО совершили Фотографическое путешествие Москва-Петушки в состоянии экспрессии.
К 50-летию нетленного произведения посвящается
МОСКВА-ПЕТУШКИ
1969
Венедикт Ерофеев - текст
2019
Василий Прудников, студенты ИПЛФ - фото
Венедикт Ерофеев - текст
2019
Василий Прудников, студенты ИПЛФ - фото
«Ангелы небесные, они подымаются! Что мне делать?
Что мне сейчас сделать, чтобы не умереть? Ангелы!..»
Фото: Василий Прудников. Петушки
Что мне сейчас сделать, чтобы не умереть? Ангелы!..»
Фото: Василий Прудников. Петушки
“
«Поезжай, поезжай в Петушки!
В Петушках – твое спасение и радость твоя, поезжай»
В Петушках – твое спасение и радость твоя, поезжай»
Венедикт Ерофеев – явление в русской литературе яркое
и неоднозначное. Его знаменитая поэма "Москва-Петушки", написанная еще в 1970 году, своего рода философская притча, произведение вне времени, ведь Ерофеев создал в книге свой мир, свою вселенную, в центре которой - человек, "человек как место встречи всех аланов бытия". Впервые появившаяся на страницах журнала "Трезвость и культура", поэма "Москва-Петушки" стала настоящим откровением для читателей и позднее была переведена на множество языков мира. А.Генис
«Москва-Петушки» – постмодернистская поэма в прозе
Венедикта Васильевича Ерофеева (1938-1990).
Написана в автобиографической манере (1969-1970).
Поэма появилась на свет осенью 1969 года (по словам автора,
за пять недель «на кабельных работах в Шереметьево-Лобня»). Впервые была опубликована летом 1973 года в Израиле в журнале «АМИ», вышедшем тиражом в 300 экземпляров; затем – в 1977 году
в Париже.
В СССР издана только в эпоху перестройки в 1988-1989 годах, сначала в сокращённом виде в журнале «Трезвость и культура»,
а затем – в более полном виде в литературном альманахе «Весть» и, наконец, почти в каноническом виде в 1989 году в издательстве «Прометей».
Поэма «Москва-Петушки» имеет художественные особенности – циклическую структуру, её лексика составляет смесь из библеизмов, советских газетных штампов, скрытых и прямых цитат из русской
и мировой литературы и классиков марксизма-ленинизма, в том числе присутствует немало нецензурной лексики.
Рекомендуется к прочтению с комментариями Эдуарда Власова,
но самое главное – в электричке, лучше – по маршруту «Москва-Петушки».
Мы прочитали заранее, чтобы в поезде ловить те моменты, которые обозначались в поэме. Каждый студент выбрал своё ключевое слово, на которых строится повествование – это конечно алкоголь, Красная площадь, Курский вокзал, ресторан, электричка, конфеты «Василёк», перон, кондукторы, подъезд, посуда, библейские сюжеты и пр.
и неоднозначное. Его знаменитая поэма "Москва-Петушки", написанная еще в 1970 году, своего рода философская притча, произведение вне времени, ведь Ерофеев создал в книге свой мир, свою вселенную, в центре которой - человек, "человек как место встречи всех аланов бытия". Впервые появившаяся на страницах журнала "Трезвость и культура", поэма "Москва-Петушки" стала настоящим откровением для читателей и позднее была переведена на множество языков мира. А.Генис
«Москва-Петушки» – постмодернистская поэма в прозе
Венедикта Васильевича Ерофеева (1938-1990).
Написана в автобиографической манере (1969-1970).
Поэма появилась на свет осенью 1969 года (по словам автора,
за пять недель «на кабельных работах в Шереметьево-Лобня»). Впервые была опубликована летом 1973 года в Израиле в журнале «АМИ», вышедшем тиражом в 300 экземпляров; затем – в 1977 году
в Париже.
В СССР издана только в эпоху перестройки в 1988-1989 годах, сначала в сокращённом виде в журнале «Трезвость и культура»,
а затем – в более полном виде в литературном альманахе «Весть» и, наконец, почти в каноническом виде в 1989 году в издательстве «Прометей».
Поэма «Москва-Петушки» имеет художественные особенности – циклическую структуру, её лексика составляет смесь из библеизмов, советских газетных штампов, скрытых и прямых цитат из русской
и мировой литературы и классиков марксизма-ленинизма, в том числе присутствует немало нецензурной лексики.
Рекомендуется к прочтению с комментариями Эдуарда Власова,
но самое главное – в электричке, лучше – по маршруту «Москва-Петушки».
Мы прочитали заранее, чтобы в поезде ловить те моменты, которые обозначались в поэме. Каждый студент выбрал своё ключевое слово, на которых строится повествование – это конечно алкоголь, Красная площадь, Курский вокзал, ресторан, электричка, конфеты «Василёк», перон, кондукторы, подъезд, посуда, библейские сюжеты и пр.
Венедикт Ерофеев
Писатель, автор поэмы "Москва-Петушки"
Каждый месяц мы со студентами выезжаем в какой-нибудь городок Подмосковья. Место выбирается с колоритом и историей. Маршрут Москва-Петушки особенный – уже сам по себе объект съёмки, причем очень фотографический. Это дорога, это контраст на полюсах маршрута провинции и столицы и конечно очень сильная история в голове. Прошло полвека, а мы видели и узнавали сюжеты поэмы. Мы шли ногами Венички и смотрели глазами Венички. В каждом из нас сидел нерв Венички…
Василий Прудников
Директор ИПЛФ - РУСС ПРЕСС ФОТО
Москва - Петушки
«Вот представьте себе, к примеру, один день с утра до вечера вы пьете исключительно белую водку и ничего больше; а на другой день – исключительно красные вина. В первый день вы к полуночи становитесь как одержимый. Вы к полуночи такой пламенный, что через вас девушки могут прыгать в ночь на Ивана Купала. Вы, как костер, – сидите, а они через вас прыгают. И, ясное дело, они все-таки допрыгаются, если вы с утра до ночи пили исключительно белую водку.»
«Что же вы думаете?
Я выпил сто пятьдесят и усидел дома? Ха-ха.
Я с этого дня пил по тысяче пятьсот каждый день, чтобы усидеть дома, и все-таки не усидел. Потому что на шестой день размок уже настолько, что исчезла грань между рассудком и сердцем, и оба в голос мне затвердили: «Поезжай, поезжай в Петушки!
В Петушках – твое спасение и радость твоя, поезжай».
Я выпил сто пятьдесят и усидел дома? Ха-ха.
Я с этого дня пил по тысяче пятьсот каждый день, чтобы усидеть дома, и все-таки не усидел. Потому что на шестой день размок уже настолько, что исчезла грань между рассудком и сердцем, и оба в голос мне затвердили: «Поезжай, поезжай в Петушки!
В Петушках – твое спасение и радость твоя, поезжай».
«Я вышел на воздух, когда уже рассвело. Все знают – все, кто в беспамятстве попадал в подъезд, а на рассвете выходил из него, – все знают, какую тяжесть в сердце пронес я по этим сорока ступеням чужого подъезда и какую тяжесть вынес на воздух.»
«Все идет как следует.
Если хочешь идти налево, Веничка, иди налево, я тебя не принуждаю ни к чему. Если хочешь идти направо – иди направо».
Я пошел направо, чуть покачиваясь от холода и от горя, да, от холода и от горя. О, эта утренняя ноша в сердце! о, иллюзорность бедствия! о, непоправимость! Чего в ней больше, в этой ноше, которую еще никто не назвал по имени,
чего в ней больше: паралича или тошноты? истощения нервов или смертной тоски где-то неподалеку от сердца? А если всего поровну, то в этом во всем чего же все-таки больше: столбняка или лихорадки?»
Если хочешь идти налево, Веничка, иди налево, я тебя не принуждаю ни к чему. Если хочешь идти направо – иди направо».
Я пошел направо, чуть покачиваясь от холода и от горя, да, от холода и от горя. О, эта утренняя ноша в сердце! о, иллюзорность бедствия! о, непоправимость! Чего в ней больше, в этой ноше, которую еще никто не назвал по имени,
чего в ней больше: паралича или тошноты? истощения нервов или смертной тоски где-то неподалеку от сердца? А если всего поровну, то в этом во всем чего же все-таки больше: столбняка или лихорадки?»
«Я пошел через площадь – вернее, не пошел, а повлекся.
Два или три раза я останавливался – и застывал на месте, чтобы унять в себе дурноту. Ведь в человеке не одна только физическая сторона; в нем и духовная сторона есть, и есть – больше того – есть сторона мистическая, сверхдуховная сторона. Так вот, я каждую минуту ждал, что меня, посреди площади, начнет тошнить со всех трех сторон. И опять останавливался, и застывал».
Два или три раза я останавливался – и застывал на месте, чтобы унять в себе дурноту. Ведь в человеке не одна только физическая сторона; в нем и духовная сторона есть, и есть – больше того – есть сторона мистическая, сверхдуховная сторона. Так вот, я каждую минуту ждал, что меня, посреди площади, начнет тошнить со всех трех сторон. И опять останавливался, и застывал».
«Граждане пассажиры, наш поезд следует до станции Петушки. Остановки:
Серп и Молот, Чухлинка, Реутово, Железнодорожная, далее по всем пунктам, кроме Есино».
Серп и Молот, Чухлинка, Реутово, Железнодорожная, далее по всем пунктам, кроме Есино».
«Я кое-как пригладил волосы и вернулся в вагон. Публика посмотрела на меня почти безучастно, круглыми и как будто ничем не занятыми глазами…
Мне это нравится. Мне нравится, что у народа моей страны глаза такие пустые и выпуклые. Это вселяет в меня чувство законной гордости… Можно себе представить, какие глаза там. Где все продается и все покупается: глубоко спрятанные, притаившиеся, хищные и перепуганные глаза… Девальвация, безработица, пауперизм… Смотрят исподлобья, с неутихающей заботой и мукой – вот какие глаза в мире чистогана…
Зато у моего народа – какие глаза! Они постоянно навыкате, но – никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла – но зато какая мощь! (Какая духовная мощь!) Эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят. Что бы ни случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий – эти глаза не сморгнут.
Им все божья роса…»
Мне это нравится. Мне нравится, что у народа моей страны глаза такие пустые и выпуклые. Это вселяет в меня чувство законной гордости… Можно себе представить, какие глаза там. Где все продается и все покупается: глубоко спрятанные, притаившиеся, хищные и перепуганные глаза… Девальвация, безработица, пауперизм… Смотрят исподлобья, с неутихающей заботой и мукой – вот какие глаза в мире чистогана…
Зато у моего народа – какие глаза! Они постоянно навыкате, но – никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла – но зато какая мощь! (Какая духовная мощь!) Эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят. Что бы ни случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий – эти глаза не сморгнут.
Им все божья роса…»
«Я взял четвертинку и вышел в тамбур. Так. Мой дух томился в заключении четыре с половиной часа, теперь я выпущу его погулять. Есть стакан и есть бутерброд, чтобы не стошнило. И есть душа, пока еще чуть приоткрытая для впечатлений бытия. Раздели со мной трапезу, Господи! И немедленно выпил.»
“
«Ангелы небесные, они подымаются! что мне делать? что мне сейчас сделать, чтобы не умереть? ангелы!..»
«Вон – справа, у окошка – сидят двое.
Один такой тупой-тупой и в телогрейке.
А другой такой умный-умный и в коверкотовом пальто.
И пожалуйста – никого не стыдятся, наливают и пьют.
Закусывают и тут же опять наливают.
Я взглянул вправо: там все до сих пор сидят эти двое, тупой-тупой и умный-умный. Тупой в телогрейке уже давно закосел и спит. А умный в коверкотовом пальто сидит напротив тупого и будит его. И как-то по-живодерски будит:
берет его за пуговицу и до отказа подтаскивает к себе, как бы натягивая тетиву, – а потом отпускает: и тупой-тупой в телогрейке летит на прежнее место, вонзаясь в спинку лавочки, как в сердце тупая стрела Амура…
«Транс-цен-ден-тально»… – подумал я.»
Один такой тупой-тупой и в телогрейке.
А другой такой умный-умный и в коверкотовом пальто.
И пожалуйста – никого не стыдятся, наливают и пьют.
Закусывают и тут же опять наливают.
Я взглянул вправо: там все до сих пор сидят эти двое, тупой-тупой и умный-умный. Тупой в телогрейке уже давно закосел и спит. А умный в коверкотовом пальто сидит напротив тупого и будит его. И как-то по-живодерски будит:
берет его за пуговицу и до отказа подтаскивает к себе, как бы натягивая тетиву, – а потом отпускает: и тупой-тупой в телогрейке летит на прежнее место, вонзаясь в спинку лавочки, как в сердце тупая стрела Амура…
«Транс-цен-ден-тально»… – подумал я.»
«Да! Где это мы сейчас едем?..
Кусково! Мы чешем без остановки через Кусково! По такому случаю мне следовало бы еще раз выпить, но я лучше сначала вам расскажу, а уж потом пойду и выпью.»
Кусково! Мы чешем без остановки через Кусково! По такому случаю мне следовало бы еще раз выпить, но я лучше сначала вам расскажу, а уж потом пойду и выпью.»
“
«Я уважаю природу, было бы некрасиво возвращать природе ее дары…
Да.»
Да.»
«Но сначала все-таки к ней.
Сначала – к ней!
Увидеть её на перроне, с косой от попы до затылка, и от волнения зардеться,
и вспыхнуть, и напиться влёжку, и пастись, пастись между лилиями – ровно столько, чтобы до смерти изнемочь!
Принеси запястья, ожерелья,
Шёлк и бархат, жемчуг и алмазы,
Я хочу одеться королевой,
Потому что мой король вернулся.»
Сначала – к ней!
Увидеть её на перроне, с косой от попы до затылка, и от волнения зардеться,
и вспыхнуть, и напиться влёжку, и пастись, пастись между лилиями – ровно столько, чтобы до смерти изнемочь!
Принеси запястья, ожерелья,
Шёлк и бархат, жемчуг и алмазы,
Я хочу одеться королевой,
Потому что мой король вернулся.»
«Так ты что же, Веничка, ты думаешь, ты один у неё такой душегуб?»
А какое мне дело! А вам – тем более! Пусть даже и не верна. Старость и верность накладывают на рожу морщины, а я не хочу, например, чтобы у неё на роже были морщины. Пусть и не верна, не совсем, конечно, «пусть»,
но всё-таки «пусть».
А какое мне дело! А вам – тем более! Пусть даже и не верна. Старость и верность накладывают на рожу морщины, а я не хочу, например, чтобы у неё на роже были морщины. Пусть и не верна, не совсем, конечно, «пусть»,
но всё-таки «пусть».
«Чёрт знает, в каком жанре я доеду до Петушков…
От самой Москвы всё были философские эссе и мемуары, всё были стихотворения в прозе, как у Ивана Тургенева…
Теперь начинается детективная повесть… Я заглянул внутрь чемоданчика: всё ли там на месте? Там всё было на месте. Но где же эти сто грамм?
И кого ловить?..
Нет, если я сегодня доберусь до Петушков – невредимый, – я создам коктейль, который можно было бы без стыда пить в присутствии Бога и людей.
В присутствии людей и во имя Бога. Я назову его «Иорданские струи»
или «Звезда Вифлеема».
Если в Петушках я об этом забуду – напомните мне, пожалуйста.»
От самой Москвы всё были философские эссе и мемуары, всё были стихотворения в прозе, как у Ивана Тургенева…
Теперь начинается детективная повесть… Я заглянул внутрь чемоданчика: всё ли там на месте? Там всё было на месте. Но где же эти сто грамм?
И кого ловить?..
Нет, если я сегодня доберусь до Петушков – невредимый, – я создам коктейль, который можно было бы без стыда пить в присутствии Бога и людей.
В присутствии людей и во имя Бога. Я назову его «Иорданские струи»
или «Звезда Вифлеема».
Если в Петушках я об этом забуду – напомните мне, пожалуйста.»
ПЕТУШКИ
«О, эта боль! О, этот холод собачий! О, невозможность!
Если каждая пятница моя будет и впредь такой, как сегодняшняя, – я удавлюсь
в один из четвергов!.. Таких ли судорог я ждал от вас, Петушки?
Пока я добирался до тебя, кто зарезал твоих птичек и вытоптал твой жасмин?..
Царица Небесная, я – в Петушках!..»
Если каждая пятница моя будет и впредь такой, как сегодняшняя, – я удавлюсь
в один из четвергов!.. Таких ли судорог я ждал от вас, Петушки?
Пока я добирался до тебя, кто зарезал твоих птичек и вытоптал твой жасмин?..
Царица Небесная, я – в Петушках!..»
«Как известно, в Петушках нет пунктов А. Пунктов Ц тем более нет.
Есть одни только пункты Б. Так вот: Папанин, желая спасти Водопьянова, вышел из пункта Б1 в сторону пункта Б2. В то же мгновенье Водопьянов, желая спасти Папанина, вышел из пункта Б2 в пункт Б1. Неизвестно почему оба они оказались в пункте Б3, отстоящем от пункта Б1 на расстоянии 12-ти водопьяновских плевков, а от пункта Б2 – на расстоянии 16-ти плевков Папанина. Если учесть, что Папанин плевал на три метра семьдесят два сантиметра, а Водопьянов совсем не умел плевать, выходил ли Папанин спасать Водопьянова?»
Есть одни только пункты Б. Так вот: Папанин, желая спасти Водопьянова, вышел из пункта Б1 в сторону пункта Б2. В то же мгновенье Водопьянов, желая спасти Папанина, вышел из пункта Б2 в пункт Б1. Неизвестно почему оба они оказались в пункте Б3, отстоящем от пункта Б1 на расстоянии 12-ти водопьяновских плевков, а от пункта Б2 – на расстоянии 16-ти плевков Папанина. Если учесть, что Папанин плевал на три метра семьдесят два сантиметра, а Водопьянов совсем не умел плевать, выходил ли Папанин спасать Водопьянова?»
«Петушки – это место, где не умолкают птицы ни днём ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин. Первородный грех – может, он и был – там никого не тяготит. Там даже у тех, кто не просыхает по неделям, взгляд бездонен и ясен…»
If a building becomes architecture, then it is art
«Там каждую пятницу, ровно в одиннадцать, на вокзальном перроне меня встречает эта девушка с глазами белого цвета, – белого, переходящего в белёсый, – эта любимейшая из потаскух, эта белобрысая дьяволица. А сегодня пятница, и меньше, чем через два часа, будет ровно одиннадцать, и будет она, и будет вокзальный перрон, и этот белёсый взгляд, в котором нет ни совести, ни стыда. Поезжайте со мной – о, вы такое увидите!..»
«Эта девушка вовсе не девушка!
Эта искусительница – не девушка, а баллада ля бемоль мажор!
Эта женщина, эта рыжая стервоза – не женщина, а волхвование!
Вы спросите: «Да где ты, Веничка, ее откопал, и откуда она взялась, эта рыжая сука? И может ли в Петушках быть что-нибудь путное?»
– Может! – говорю я вам, и говорю так громко, что вздрагивают и Москва,
и Петушки. – В Москве – нет, в Москве не может быть, а в Петушках – может!
Ну так что же, что «сука»? Зато какая гармоническая сука!»
Эта искусительница – не девушка, а баллада ля бемоль мажор!
Эта женщина, эта рыжая стервоза – не женщина, а волхвование!
Вы спросите: «Да где ты, Веничка, ее откопал, и откуда она взялась, эта рыжая сука? И может ли в Петушках быть что-нибудь путное?»
– Может! – говорю я вам, и говорю так громко, что вздрагивают и Москва,
и Петушки. – В Москве – нет, в Москве не может быть, а в Петушках – может!
Ну так что же, что «сука»? Зато какая гармоническая сука!»
«Мне очень вредит моя деликатность, она исковеркала мне мою юность.
Мое детство и отрочество…
Скорее так: скорее это не деликатность, а просто
я безгранично расширил сферу интимного – и сколько раз
это губило меня…»
“
«Я, похмеляясь утром, прячусь от неба и земли, потому что это интимнее всякой интимности!..
До работы пью – прячусь.
Во время работы пью – прячусь…»
До работы пью – прячусь.
Во время работы пью – прячусь…»
«Хорошая люстра. Но уж слишком тяжёлая.
Если она сейчас сорвется и упадёт кому-нибудь на голову, – будет страшно больно… Да нет, наверно, даже и не больно: пока она срывается и летит, ты сидишь и, ничего не подозревая, пьешь, например, херес. А как она до тебя долетела – тебя уже нет в живых. Тяжёлая это мысль: ты сидишь, а на тебя сверху люстра.
Очень тяжелая мысль…»
Если она сейчас сорвется и упадёт кому-нибудь на голову, – будет страшно больно… Да нет, наверно, даже и не больно: пока она срывается и летит, ты сидишь и, ничего не подозревая, пьешь, например, херес. А как она до тебя долетела – тебя уже нет в живых. Тяжёлая это мысль: ты сидишь, а на тебя сверху люстра.
Очень тяжелая мысль…»
«Сделай так, Господь, чтобы он, если даже и упал бы с крыльца или печки, не сломал бы ни руки своей, ни ноги. Если нож или бритва попадутся ему на глаза – пусть он ими не играет, найди ему другие игрушки, Господь. Если мать его затопит печку – он очень любит, когда его мать затопляет печку, – оттащи его
в сторону, если сможешь. Мне больно подумать, что он обожжется…
А если и заболеет, – пусть, как только меня увидит,
пусть сразу идет на поправку…
Что тебе осталось? утром – стон, вечером – плач, ночью – скрежет зубовный…
И кому, кому в мире есть дело до твоего сердца? Кому?..
Вот, войди в любой петушинский дом, у любого порога спроси:
«Какое вам дело до моего сердца?» Боже мой…»
в сторону, если сможешь. Мне больно подумать, что он обожжется…
А если и заболеет, – пусть, как только меня увидит,
пусть сразу идет на поправку…
Что тебе осталось? утром – стон, вечером – плач, ночью – скрежет зубовный…
И кому, кому в мире есть дело до твоего сердца? Кому?..
Вот, войди в любой петушинский дом, у любого порога спроси:
«Какое вам дело до моего сердца?» Боже мой…»
«Я отошёл от дверей, и тяжёлый взгляд свой переводил с дома на дом,
с подъезда на подъезд. И пока вползала в меня одна тяжёлая мысль, которую страшно вымолвить, вместе с тяжёлой догадкой, которую вымолвить тоже страшно, – я все шёл и шёл, и в упор рассматривал каждый дом, и хорошо рассмотреть не мог: от холода или отчего еще мне глаза устилали слезы…
«Не плачь, Ерофеев, не плачь… Ну зачем?
И почему ты так дрожишь? от холода или еще отчего?.. не надо…»
с подъезда на подъезд. И пока вползала в меня одна тяжёлая мысль, которую страшно вымолвить, вместе с тяжёлой догадкой, которую вымолвить тоже страшно, – я все шёл и шёл, и в упор рассматривал каждый дом, и хорошо рассмотреть не мог: от холода или отчего еще мне глаза устилали слезы…
«Не плачь, Ерофеев, не плачь… Ну зачем?
И почему ты так дрожишь? от холода или еще отчего?.. не надо…»
«Я выскочил на площадь, устланную мокрой брусчаткой, оглянулся и перевел дух. Нет, это не Петушки!
Если Он навсегда покинул мою землю, но видит каждого из нас, – Он в эту сторону ни разу и не взглянул.
А если Он никогда моей земли не покидал, если всю её исходил босой и в рабском виде,
– Он это место обогнул и прошёл стороной.»
Если Он навсегда покинул мою землю, но видит каждого из нас, – Он в эту сторону ни разу и не взглянул.
А если Он никогда моей земли не покидал, если всю её исходил босой и в рабском виде,
– Он это место обогнул и прошёл стороной.»
«Они, все четверо, глядели на меня уничтожающе.
Я пожал плечами и безнадежно затих.»
Я пожал плечами и безнадежно затих.»
«Вот – с этого все началось.
То есть началось беспамятство: три часа провала. Что я пил? О чем говорил?
В какой пропорции разбавлял? Может, этого провала и не было бы, если б я пил, не разбавляя. Но – как бы то ни было – я очнулся часа через три, и вот в каком положении я очнулся: я сижу за столом, разбавляю и пью.»
То есть началось беспамятство: три часа провала. Что я пил? О чем говорил?
В какой пропорции разбавлял? Может, этого провала и не было бы, если б я пил, не разбавляя. Но – как бы то ни было – я очнулся часа через три, и вот в каком положении я очнулся: я сижу за столом, разбавляю и пью.»
“
– До чего не доеду?!.
До них, до Петушков – не доеду?
До неё не доеду? – до моей бесстыжей царицы
с глазами, как облака?..
Какие смешные вы…
До них, до Петушков – не доеду?
До неё не доеду? – до моей бесстыжей царицы
с глазами, как облака?..
Какие смешные вы…
Венедикт Ерофеев – текст 1969 МОСКВА - ПЕТУШКИ 2019 Василий Прудников – фото
Поэма "Москва-Петушки" Венедикта Ерофеева это действительно эпическое и мистическое произведение, одного порядка как и "Мастер и Маргарита" Михаила Булгакова. Это произведение полное любви и доброты, настоящих чувств, прочитав его хочется творить и летать...
Василий Прудников
Директор ИПЛФ - РУСС ПРЕСС ФОТО
3 ноября 2019 года студенты Института фотографии РУСС ПРЕСС ФОТО
В кадре слева направо: Дмитрий Паткин, Марина Сапунова, Людмила Смолина, Алексей Синятов, Александр Морозов, Юрий Зубаха, Александр Великанов, Владимир Жерновенков.
За кадром: Есения Хижнякова, Анастасия Кузнецова, Анна Резникова, Кристина Лозовцова, Александр Козленков, Анастасия Завитухина совершили Фотографическое путешествие Москва-Петушки в состоянии экспрессии. Фото: Василий Прудников
В кадре слева направо: Дмитрий Паткин, Марина Сапунова, Людмила Смолина, Алексей Синятов, Александр Морозов, Юрий Зубаха, Александр Великанов, Владимир Жерновенков.
За кадром: Есения Хижнякова, Анастасия Кузнецова, Анна Резникова, Кристина Лозовцова, Александр Козленков, Анастасия Завитухина совершили Фотографическое путешествие Москва-Петушки в состоянии экспрессии. Фото: Василий Прудников
Петушки. Студенческое портфолио
Фото: Александр Козленков
Фото: Александр Великанов
Фото: Владимир Жерновенков
Фото: Александр Великанов, Анастасия Завитухина, Юрий Зубаха, Есения Хижнякова
Фото: Дмитрий Паткин, Кристина Лозовцова (2,3), Юрий Зубаха
Фото: Дмитрий Паткин, Есения Хижнякова, Людмила Смолина, Есения Хижнякова
Фото: Людмила Смолина, Есения Хижнякова (2,3), Алексей Синятов
Фото: Юрий Зубаха, Александр Козленков, Есения Хижнякова, Анна Резникова
Фото: Кристина Лозовцова, Дмитрий Паткин, Есения Хижнякова, Дмитрий Паткин
«Если с вечера, спьяна природа нам «передала», то наутро она столько же и недодаст, с математической точностью. Был у вас вечером порыв к идеалу – пожалуйста, с похмелья его сменяет порыв к антиидеалу, а если идеал и остается, то вызывает антипорыв. Вот вам в двух словах моя заветная лемма… Она – всеобща и к каждому применима.
А у вас – все не как у людей, все, как у Гёте!..»
А у вас – все не как у людей, все, как у Гёте!..»
Все фотографии сделаны 3 ноября 2019 года в электричке Москва-Петушки-Москва,
в городе Петушки Владимирской области.
в городе Петушки Владимирской области.
